Send as Postcard

Академия художеств командировала художественных каменных дел мастера Андрея Пилюгина на побережье Балтики для отыскания подходящей гранитной глыбы. Поиски шли широким фронтом по морю от Петербурга до Нарвы и в Выборгской губернии, в Сердобольском погосте, в заливах Ладожского озера, по островам. Выбор остановился на самом крупном камне, гранитном монолите, обнаруженном в Лахте, в двенадцати верстах от Петербурга, крестьянином Семеном Вишняковым. Местные жители называли его «Гром-камнем», потому что в нем имелась широкая трещина, будто бы образовавшаяся от удара молнии. Камень был действительно грандиозен, и его доставка в Петербург заняла целых полтора года - время, за которое можно было совершить кругосветное путешествие. К заливу пробили широкую просеку, по которой при помощи хитроумного приспособления с бронзовыми шарами в деревянных, обитых медью желобах и сложной системы блоков камень доставили к берегу. Здесь его перегрузили на специально построенное судно. И в течение всего этого долгого пути десятки мастеров-каменотесов придавали ему задуманную автором форму. «Росская гора» постепенно превращалась в подножие памятника.
Казалось, еще одна трудность была разрешена, но «нерукотворная гора» вновь стала камнем преткновения между Бецким и Фальконе. Скульптор хотел освободить «скалу, подобную волне, из громадного камня», на который взлетал всадник, а Бецкому хотелось сохранить его в неприкосновенности как некое чудо природы, извлечение которого из земли и доставка на такое большое расстояние было «дерзновению подобно». Поэтому обработка Гром-камня, «умаление» его до нужных размеров стало восприниматься как чуть ли не посягательство иностранца на предмет национальной гордости («росская гора»!). Впрочем, об «испорченной» скале жалели не только русские «патриоты». Уже после того, как памятник был установлен, Карл Масон. француз, который некоторое время давал уроки внукам Екатерины II, Александру и Константину, высказался так: «В настоящее время это небольшой утес. задавленный громадной лошадью, и царь, который бы должен созерцать свою империю еще более обширной, чем он замышлял, может увидеть первый этаж соседних домов». А спустя 53 года после открытия памятника, когда, казалось бы, давно уже все привыкли к его пьедесталу, Николай Полевой писал, что «...с удивительным подножием статуи Фальконе поступил как истинный варвар».
Итак, осенью 1770 года к пристани у Исаакиевского моста причалили два судна, между которыми был укреплен огромный плот с Гром-камнем.
Установленный на предназначенное ему место, он вызвал удивление и восторг. На него приходили смотреть как на чудо, не меньшее, чем сам памятник. До его установки было еще далеко, но многие петербуржцы уже видели модель памятника в натуральную величину в мастерской скульптора. Поэтому восторженные отзывы о нем раздавались задолго до его появления на гранитной скале на берегу Невы. Вот что писал Дени Дидро, посетивший в декабре 1773 года мастерскую Фальконе: «Конь колоссален, но легок; он мощен и грациозен; его голова полна ума и жизни... Ни напряжения, ни труда не чувствуешь нигде; подумаешь, что это работа одного дня. Герой сидит хорошо. Герой и конь сливаются в прекрасного кентавра, человеческая, мыслящая часть которого составляет, по своему спокойствию, чудный контраст с животною частью. Рука хорошо повелевает и покровительствует; лик этот внушает уважение и доверие; голова эта превосходного характера; это чудесная вещь... Труд этот отличается тем, что с первого взгляда кажется прекрасным; когда же смотришь его во второй, третий, четвертый раз, он представляется еще более прекрасным. Покидаешь его с сожалением и всегда охотно к нему возвращаешься».